Боже мой! Какая походка... Идёт торжественно-лениво: одной лапой пишет, другой зачёркивает, третьей запятые вертит, четвёртой точки ставит, хвостом ошибки заметает. По сторонам не смотрит - хозяин! Огромный серый котяра, повышенной пушистости... шёл-шёл, остановился и... брык посреди дороги, как раз в тени старых берёз. Он мог лежать так целыми днями, периодически потягиваясь и откатываясь вслед за тенью. Я недавно поселилась в этом тихом переулке, в небольшом домике и уже несколько дней наблюдаю из окна за такой картиной. Насколько поняла - кот был прекрасным охотником и истреблял беспощадно мышей и крыс по ночам, а днём валялся на травке между еле заметных следов от шин, по нашему переулочку редко проезжали машины. Зато мотоцикл с коляской каждый день аккуратно объезжает кота, который даже ухом не ведёт на его тарахтение.
Кот был ничей и в то же время всехний – старика, хозяина кота, несколько лет назад сын забрал к себе в город, а кот отказался уезжать и преданно охранял маленькую, заросшую бурьяном хатёнку, за что был уважаем всеми, кто его знал. Знали все соседи по переулку и подкармливали чем-нибудь вкусненьким. Собаки тоже знали суровый нрав его и обходили стороной, стараясь лишний раз не попадаться на глаза. А имя у этого мудрого и гордого кота было особенным - Катя!
У меня тоже есть кот, молодой и ещё совсем глупый - Вася... Когда он немного обвыкся на новом месте, я выпустила его на улицу оценить окружающую обстановку, на людей посмотреть и, так сказать, себя показать. Васька, увидев лежащего в тенёчке незнакомого кота, видимо решил познакомится поближе. Правда, я не совсем поняла, что за фортели начал вытворять мой котик... Изогнув спину, хвост трубой, он начал, подпрыгивая сразу на четырёх лапах, боком приближаться к отдыхающему в травке Кате. Катя открыл один глаз, потом второй, вздохнул и медленно сел, Васька допрыгал уже довольно близко и когда пересёк невидимую, допустимую хозяином линию, молниеносный шлепок одной Катиной лапы заставил моего котика кубарем отлететь прочь, а потом дать такого стрекача... Я обнаружила Ваську, прижавшегося к входной двери и дышащего так, будто километров десять отмахал без передыха. С тех пор Васька к Кате больше не лез, а Катя Ваську никогда не трогал.
Водопровода в моём домике не предусматривалось, зато колонка стояла прямо возле калитки, поэтому проблем с водой не было. И пока вёдра наполняются, с соседями поболтать успеваешь и Кате водички в мисочку налить – лето стояло жаркое. Катя понял, кто не даёт ему страдать от жажды и часто, увидев меня, вставал и подходил к колонке, заглядывая в глаза. Ясное дело – водичка кончилась. Так и жили.
После жаркого лета осень выдалась дождливой. Все торопились в погожие дни успеть убрать урожай, а дождливые дни тратили на заготовки в зиму. Наверно поэтому я упустила из вида Катю и не знаю, где и чем он занимался. Осень как-то незаметно превратилась в слякотную зиму, когда ночью морозец, а днём распутица… ни сугробов тебе, ни метелей, ни вьюг… Всё случилось по Пушкину – «снег выпал только в январе», а вместе с ним примчались и вьюги, и метели, и сорокаградусный мороз. Тут-то наши с Катей пути опять пересеклись…
По вечерам, после работы, я с котом Василием топила печку. Обожаю эту картину – Вася начинал суетится возле кучки дров, дожидаясь, когда начнётся таинство получения тепла: я брала полено и Васька с усердием подталкивал его в топку лапой, а потом не мигая смотрел в поддувало, куда падали горящие угольки. Понимая, что его помощь больше не требуется, уходил в комнату и устраивался на лежанке возле грубки. По мере нагревания кирпичей, Вася отодвигался к краю всё дальше и дальше, а потом происходило то, чего я не могу понять до сих пор – кот свешивался с лежанки головой, лапами и хвостом… но продолжал лежать на лежанке.
Тут выяснилось, что мне надо бы ещё раз сходить за водой, чтобы хватило на всё: и на готовку, и на стирку, и на мытьё посуды. Неохота на мороз выходить, но придётся. Набирая воду, почувствовала лёгкий толчок в ногу, глянула – Катя стоит, распушился пуще прежнего, весь в инее и с надеждой смотрит на меня.
- Что, Катя, замёрз? Пойдёшь ко мне в гости?
Катя повернулся и не спеша пошёл к калитке, подождал пока я открою и поднялся на крылечко к входной двери, а когда вошёл в тепло прихожей, замер. Послышалось змеиное шипение… Васька! Припал головой к полу, уши прижал, хвостом лупит по бокам и шипит… Катя, понимая что находится на чужой территории, стоял молча, приветливо помахивая кончиком хвоста, мол что уж тут делить, на улице мороз свирепствует. Он медленно поднял одну лапу и сделал маленький шажок к печке – Васька взвыл и в его вое слышался возмущённо-жалобный «ай-яй-яй-яй-яй!!!». Так Василий шипел и ай-яй-яй-кал на каждый Катин осторожный шажок и с возмущением поглядывал на меня. Я взяла его на руки, гладила и уговаривала не ругаться. В это время Катя дошёл до заветного тепла и улёгся рядом с духовкой. Иней на шёрстке растаял и Катя поворачивался и так, и эдак, чтобы высохла вся его пушистость. Не сразу Васька привык к такому соседству, но уже не возмущался, когда Катя устраивался полежать на старом диванчике вместе с ним, естественно возле другого подлокотника. Как-то сосед дядя Коля горестно сказал мне:
- Что-то Кати давно не видать… Замёрз наверно в хате своей.
Я улыбнулась:
- Не замёрз, не волнуйтесь – у меня он сейчас, с Васькой на диване валяются.
- Да ну… - не поверил дядя Коля – он же к чужим никогда не заходит.
- Ну, значит мы с Катей родственные души.
Как только потеплело, Катя ушёл домой и снова стал жить, как привык. Но теперь при встрече останавливался и ждал, когда я после приветствия пойду дальше. Такой джентельмен! Мне кажется, что если бы у Кати была шляпа-цилиндр, он бы снимал её, кланялся и шаркал бы лапкой… Хотя я и без этого понимала, что кот оказывает мне знаки уважения. И это было взаимно.
И вот опять лето, Катя по-хозяйски валяется на дороге и мой Васька где-нибудь поблизости, особо не наглея. А у меня приятные хлопоты – получила от завода квартиру. Подъехала машина за моим небогатым скарбом, а завтра в этот маленький, уютный домик заселятся новые квартиранты… Перед тем как уехать, пошла я простится с Катей. Он сидел рядом с Васькой и грустно смотрел на всю эту суету. Может вспоминал, как уезжал когда-то его хозяин. Может быть…
- Ну что, Катя? Прощай, друг!
Катя вздохнул, встал и пошёл к себе домой. Я взяла Ваську на руки и хотела сесть в кабину, но он вдруг начал рычать и вырываться, да так, что я не удержала и он прыгнул на землю и дал дёру от меня и машины. Водитель ждать долго не мог, поэтому я решила завтра забрать Ваську на новое место жительства. На следующий день я пришла за своим котом, позвала его и Васька радостно прискакал на мой зов, ходил вокруг и тёрся о мои ноги, пока я разговаривала с дядей Колей. Потом шёл со мной рядом до перекрёстка… Но стоило мне повернуть, Васька замер на секунду, потом попятился назад и сколько бы я не звала его с собой, упёрся, как баран, только мяукал печально. Видимо Васька считал тот маленький, уютный домик своим. Вот горе-то… Новые жильцы сразу же заявили, что терпеть не могут кошек, а тут Вася-хозяин, понимаешь ли. В следующий раз дядя Коля рассказал, как Васька хотел попасть в «свой дом» и был жестоко избит новыми хозяевами. На мой зов Вася не пришёл… может его уже и в живых-то нету – я плакала, так было жалко родного кота. Ещё пару раз подходила я к своему прежнему жилищу, но Ваську так и не нашла.
А потом встретился мне в магазине бывший сосед дядя Коля и рассказал такую историю:
- Ты за Ваську-то своего не волнуйся – его Катя у себя приютил, ходят теперь парой. У жильцов, что после тебя живут, почти каждый день какой-нибудь конфуз случается: то под крыльцом крыса дохлая завоняет, то хозяйка в новых туфлях на кошачье дерьмо наступит, то ещё что… в общем (дядя Коля захохотал) – получи фашист гранату! А кота Раискиного помнишь? Серафимку, блин! (Ещё бы не помнить – злобный сиамский кот, который без какой-нибудь гадости жить не мог!) Так вот, вчера Катя с твоим так его драли, так драли… любо-дорого было смотреть! Мы с мужиками сбросились и возле Катиного дома полкило колбасы оставили ребятам.
Такие вот у меня – знакомый кот Катя и родной кот Вася!!!

Ах, снова осень куролесит,
На волю выпустив дожди.
И города в тоске, и веси...
И ясных дней уже не жди.

Не ожидай веселья мая,
Забудь мечтания свои,
Когда усталости не зная,
До зорьки пели соловьи.

Когда улыбкой согревала
Влюблённых юная луна,
Качалась лодка у причала
И пелись песни допоздна,

В журнальчике увидела я фотку –
И кто ж родил подобную красотку!!!

С картинкой этой, я пришла к врачу,
И говорю ему: – «Такое же хочу!»

Оригинальной быть хотелось очень,
Искусным оказался пластхирург –
Теперь мне аромат дурманит очи,
Ноздрями вижу веер своих рук.

Я грудь свою почёсываю носом,
Ногой могу строгать карандаши,
А уши мои с нежным, мягким ворсом,
По-моему – особо хороши!

Я задним местом чую все интриги,
Затылком слышу, как поют дрозды,
Коленками теперь читаю книги,
Хвостом достану до любой звезды!

Пусть судьба сегодня к нам
Повернулась задом,
Всё летит к таким чертям...
Не грусти, не надо.

Завтра новый день придёт,
Прогоняя беды,
Будет в жизни поворот
К радостным победам.

Ты не бойся, всё пройдёт
Рано или поздно,
И осветит небосвод
Покрывало звёздное.

Хоть порою у судьбы
Песенки печальные. . .
Знай, без всякой ворожбы,
Счастье - изначально!

Никогда не вызывает споров
Факт необычайной красоты -
В облака укутанные горы.
С небом и землёй они на "ты".

Но вчера, застыв в вальяжной позе,
Размечтался мой сосед-поэт,
Чтоб какой-нибудь большой бульдозер
Горы срыл... и горок больше нет!

Этим утром, отодвинув штору,
Чуть не подавилась... сонмом слов -
Кто-то напрочь срыл большую гору,
Что стояла множество веков.

Эх, на горе срыли эту гору,
Срыли эту гору на беду -
Я ходила в гору в эту пору,
А теперь куда же я пойду?

Задаю сама себе вопросы:
Написал стихи свои пиит -
Вот и нету на горе утёса,
Дуб на том утёсе не стоит.

Что же делать без горы, о боже...
Всё теперь не правильно, не так -
Умный гору обойти не сможет,
И с горы не свистнет громко рак.

Не клубиться больше, не летаться
И не плакать белым облакам...

Дайте мне с поэтом разобраться!
Разберусь, а после вам отдам.

Может быть на чьё-то счастье или на свою беду,
На ослах и на верблюдах еду я в Караганду.

Мне цыганка нагадала, вилами крутя в воде,
Что я принца повстречаю только здесь, в Караганде.

Но проехав путь неблизкий, поняла я – не всегда,
Знают карты и цыганки, где стоит Караганда!

На пути встречался Лондон и другие города,
Где же принц с конём пропали, где теперь Караганда?

Вот у моря-океана я сижу совсем одна...
Поплыву-ка на Мальдивы. Всё, прощай, Караганда!

Я теперь, когда встречаю принца иль цыганок рой –
Всех подальше посылаю, вместе с их Карагандой!

Шла старушка по дороге –
Еле-еле тянет ноги.
Спотыкалася, кряхтела,
Поскорей домой хотела. . .
Только, что ж поделать тут,
Если ноги не идут?

Вдруг, подул ей ветер в спину –
Изменил он всю картину:
Юбку к голове задрал,
И толкал её, толкал. . .
Быстро бабушка бежала,
Панталонами сверкала!

Вот и мне – порой работать,
Совершенно неохота,
Потеряла всякий страх –
Всё б витала в облаках.
Помогло б наверняка –
Получить под зад пинка!

Что-то ночью мне не спится,
Не лежится что-то мне –
Чу… в клубке блеснули спицы
При загадочной луне.

Маскхалат свяжу для Музы
Цвета хаки или беж,
Дам патрон для аркебузы
И отправлю на рубеж

Между тёмной, тёмной ночью
И рассветом в три часа,
Убедилась чтоб воочью,
Как рождается роса.

Посидит пускай в засаде
Среди травок колдовских,
Снов моих волшебных ради,
Пусть навеет новый стих.

Бросив беды и печали,
День поэзии встречали
Поэтессы и поэты,
Музы, что в стихах воспеты,
Рифмоплёты всех мастей...
И мильон других гостей.
Всех "не гениев от бога",
Что столпились у порога,
Кинулась критиковать
Поэтическая знать.

Говорил поэт поэту:
"Посмотри-ка на вот эту
И на эту, и на ту...
Я сейчас тебе прочту,
Что они считают сами
Бесподобными стихами -
Про берёзку, про любовь,
Про вскипающую кровь
От сердечного огня...
И про белого коня.
В общем: много-много слов -
Всё про нас, про мужиков!"

Тут вступила поэтесса:
"Шёл бы ты, парнишка, лесом,
А не бился б в медный таз,
Говоря, что всё про вас.
И особо не гордись,
Не царапай носом высь,
Воспевай хоть баобаб -
Выйдет всё равно про баб!"

Скажите мне, куда попала я?
В какой фантазии полёт?
Собака что-то тупо лаяла,
Смотря на всё из-под ворот.

Кругом таинственные шорохи
И скрипы старых половиц -
Там чья-то тень бубнит мои стихи,
Средь незнакомых тёмных лиц,

Слегка мерцающие призраки
Пьют чай с баранками в прихлёб,
И вижу странный жест моей руки,
Перекрестившей потный лоб.

А может это только снится мне
В кошмарных грёзах до зари,
Когда качаются в кромешной тьме
Осенней ночью фонари.

Ни входа не найду никак, ни выхода не видно,
Попала словно в лабиринт, куда ни ткнусь – тупик.
Да что ж так невезуха прёт, ну правда ведь обидно:
То было очень хорошо, то – плохо в один миг.

Хотя. . . Жила я без фанфар, не слышала литавров. . .
Что, Лабиринт, поборемся? Я не привыкла ныть.
Сходить за вашим страшным и хвалёным Минотавром,
Мне даже не потребуется Ариадны нить.

А вот и он! И правда что – отвратная страшила.
Копыта, грудь лохматая и длинные рога. . .
Наверно, Минотавриха измену совершила,
И честь свою замужнюю совсем не берегла.

И что ж теперь, бояться мне такого вот козлину,
Который Минотавриху прижать к ногтю не смог?
Пошёл бы ты, чудовище. . . А то сейчас, как двину
Промеж рогов, а может быть и даже между ног.

Запомни, Бычья голова, дерусь я очень храбро,
И на дороге у меня, трухлявый миф, не стой.
Я очень не советую тягаться с русской бабой,
Иначе ты поплатишься своею головой!

По спирали крутой поднимаюсь всё выше и выше,
За пределы миров я лечу, так что дух захватило.
А внизу оставляю тоскливые, серые крыши,
Вереницу тех дней, где мне больно, печально, уныло...

Я ищу во Вселенной один уголок заповедный,
Где живёт моё счастье, где ветры поют серенады,
Где богат не богач, а любой, кто талантом не бедный,
Где доказывать всем, что ты есть – совершенно не надо.

Там разрушены стены, что были всегда между нами,
Там воздушные замки плывут и плывут с облаками...

Засосала болота трясина,
Душу тиной и ряской покрыла...
Не вздохнуть и не высунуть рыла -
Вот такая вот "маслом картина".

Бултыхаюсь, цепляюсь за жижу,
И от этого прочь убегает
Головастиков целая стая...
Неужель белый свет не увижу?

Утонула я, ой, утонула!
Хоть бы в речке, а то ведь - в болоте.
И сижу тут в слезах и икоте...
Видно, лишнего давче хлебнула.

Говорил Водяной сладки спичи
Про любовь к плавникам с чешуёю,
А теперь... ничего я не стою,
Не русалкой - кикиморой кличут.

Я листаю пространство и время,
Возвращаясь к истокам своим,
Чтобы снова увидеться с теми,
Кто всегда в моём сердце храним.

Чтоб опять умываться росою
И пройтись по проулкам села,
Прикасаться к любимым душою,
Растворяясь в потоках тепла.

Наша память - тяжёлое бремя,
Это летопись в многих томах...
Я листаю пространство и время
И слагаю эпиграф в стихах.

В каждом слове и в строчечке каждой
Отмечаю свой пройденный путь,
Чтоб смогла бы когда-то, однажды,
В миг последний, спокойно вздохнуть.

Почти по Толкиену

Из схронов лезут гоблины и орки,
Кривят раззявленные в злобе пасти,
Слабы в коленках, но ведут разборки,
Пытаясь отыскать Кольцо Всевластья.

И, в раж входя, кричали: "Мордор, слава!
Повесить эльфов, гномов на ножи!"
В экстазе скачет мерзкая орава,
Кого-то слабого толпою окружив.

Так легче бить, когда один на тыщщу,
Пинать ногами, тело рвать на части...
И орки стаями по миру рыщут -
Такие вот теперь на свете страсти.

Стреляют в души и сердца корёжат,
От ужасов войны на лбу испарина...
Мне интересно: сколько стоить может
Гиперболоид инженера Гарина?

29.11.2014г.

Вам плевать на людей! Называете их биомассой,
Не имеющей право на жизнь - вы же пупы земли,
Покупаете всё, представляетесь высшею расой...
Только совесть и честь закупить для себя не смогли.

Потому что они в супермаркетах не продаются,
Не даются в нагрузку, чтоб сбыть залежалый товар.
А без них. как известно, все нити нормальности рвутся,
Не помогут врачи и от порчи целебный отвар.

Вы подпортились сами, стремясь к позолоченным тронам,
Утонули в болоте с трясиной бумажных купюр,
И живёте теперь по написанным вами законам,
Только это не жизнь. а какой-то неведомый сюр.

В этом сюре война... для кого-то последнею станет,
Из-за ваших поклонов земных самому сатане...
Поздравляю вас всех - вы купили билет на "Титаник",
Заплатили по полной, назначенной кем-то, цене.

Флаг на мачте костьми, черепами людскими украшен,
Капитан корабля - омерзительно гадкий урод...
Отплывайте скорей, мы во след вам платочком помашем -
Где-то айсберга глыба в засаде "Титаника" ждёт.

11.01.2015

Ты жаждешь крови, пишешь на снаряде:
"Подохни, тварь!" - глаза твои пусты.
Возможно он со мной взорвётся рядом,
И будет сердце вырванное стыть
На белом-белом снежном покрывале,
Под синим-синим куполом ночным...
А мы с тобою даже не узнали,
Встречались ли когда-то до войны.
А может предстояла эта встреча
Весной цветущей, в парке, при луне?
Но парк твоим снарядом искалечен,
И для любви нет места на войне.
Не видишь? У детей седые пряди.
Смотри - дома разрушены окрест.
"Подохни, тварь!" - ты пишешь на снаряде
И убиваешь будущих невест.
В своих стреляешь снова, снова, снова -
Не чувствуя, не ведая вины...
Слетались снегири на капли крови,
Рябиной рдевших на снегах войны.

15.02.2015

Ох, уж эта самодеятельность... Воскресение, у всех людей выходной, а у нас – день Железнодорожника. Вернее – у железнодорожников день Железнодорожника, а у нас агитбригада на вокзале с поздравлениями. Детский сад сегодня не работает и пришлось детей своих взять с собой – хорошо ещё, что в актовом зале на вокзале (прямо в рифму) сидела моя соседка тётя Рая и согласилась присмотреть за Сашей и Валюшкой. Детки мои с удовольствием смотрели концерт и вместе со всеми хлопали в ладошки. Но вот на сцену вышел дуэт, две русские раскрасавицы в сарафанах и кокошниках и запели душевную такую песню:
Подари мне платок,
Голубой лоскуток –
И чтоб был по краям,
Золотой завиток.
Из зала раздался звонкий голосочек моей доченьки:
– А это моя мамочка! Это моя мамочка!
На лицах зрителей появились умильные улыбки. А кто-то додумался спросить у ребёнка:
– И какая же из них твоя мама?
Валечка поняла, что здесь собрались какие-то бестолковые люди – она же пальчиком показывала, а они не видят. Подбежала к сцене и показала ещё раз, где её мама. Но из зала опять спросили, какая же из двух. Ребёнку ничего не оставалось делать, как забраться на сцену. Подбежала ко мне и гордо стала рядом, взявшись рукой за подол. Зрители смеялись и аплодировали, а мы пели:
Не в сундук положу,
На груди повяжу.
И что ты подарил,
Никому не скажу.
Вальке скучно стало просто стоять, и она попросилась ко мне на ручки. Ну что делать – пою с ребёнком на руках. Зал в восторге. Потом дочке, видимо надоело, что мама не обращает на неё внимание и она ладошкой закрыла мне рот – мол, хватит петь, пора и честь знать!
Как говорит один известный юморист – народ НЕИВСТВЫВОВАЛ!

Люблю майские денёчки... тепло, солнце светит, яблони цветут. А под яблонькой в коляске спит моё «солнышко» любимое, доченька моя. И я рядом на травке зелёненькой сижу, книжку читаю. Сыночек с папой у бабушки гостят. Хорошо! С маленькими детьми не часто выпадают такие минуты покоя и я наслаждаюсь каждым мгновением.
Вдруг вижу, подходит к нашей калитке молодая цыганка с ребёнком на руках и пытается открыть задвижку, но у неё не получается сделать это одной рукой. Иду к ней. Ещё издали, цыганка начинает быстро говорить:
– Жэнчина, ты не думай, я не цыганка – я молдаванка. Погорельцы мы. Всё сгорело дотла, ничего не осталось, помоги хоть чем-нибудь.
О, Господи! Как же много горя на свете. Впустила я бедолагу во двор, иду и прикидываю, чем смогу помочь. Детскими вещами не получится – её ребёнок крупнее моих крох. Так: пирожки вчера пекла, положу ей, сала кусок, вареньица баночку, деньжат немножко подброшу. Я не успела додумать, что бы ещё ей дать, как услышала из нескончаемой речи погорелицы слово «порча»:
– Жэнчина, порча на тибе! Дай погадаю, всё скажу – и кто порчу наслал, и кто тибе изводит, со свету сжить хочит. Всё вижу, всех врагов твоих – и нет от них тибе спасения. Только я смогу тибе помочь.
– Чего? – я в растерянности остановилась.
– Порча на тибе, жэнчина. Порчиная ты.
– Кто порченая? Я – порченая? – от возмущения, я выдохнуть не могла.
– Порчиная ты, сглазила тибе та, на кого ты не думаешь.
Я медленно выдохнула воздух из лёгких, повернулась к гадалке и глядя ей в глаза, стала говорить – негромко, спокойно и чётко произнося слова:
– Послушай меня, ласточка сизокрылая... Оглянись и увидишь – у меня есть дом, где я живу со своим мужем и детьми; я получаю от государства пособие на своих детей, потому что работала; я никогда ни у кого ничего не просила и просить не буду – у меня есть руки и я умею сама заработать на кусок хлеба. Если что-то случится, у меня есть родные, которые никогда не бросят меня в беде. А ты – несчастная женщина! Тебя все твои близкие предали, заставили с ребёнком ходить по чужим людям. Вижу – сглаз на тебе страшный, и порча чёрная. Милая ж ты моя, это же ты порченая. Ой, какая порченая!
Цыганка побелела. . . Она стала пятиться от меня, креститься и плеваться во все стороны (я хотела ей сказать, что надо через левое плечо плевать, но промолчала). А цыганка всё пятилась и жалобно причитала:
– Ни гавари так! Нельзя так гаварить, не надо. . . плохие слова не гавари, нельзя.
Вот тебе и раз – на меня можно говорить, а на неё нельзя. От калитки нашей цыганка-молдаванка неслась как угорелая, так и не попробовав моих пирожков. И не погадав никому на всей нашей улице.

Каждое утро у нас на работе начиналось одинаково... Молодая девчонка Натаха, закатывая глазки, рассказывала с каким "клёвым мэном" закадрилась, и как он целуется, и где учится; Вера Петровна, поджимая губы, жаловалась на "вампиршу" свекровь, которая из неё всю кровь выпила, а "этот" гад ещё и пляшет под её дудку; Ниночка - задирала юбку и показывала очередные кровоподтёки на ляжках от пинков благоверного... а уборщица баба Клава, облокотившись на швабру, молча качала головой и горестно "вохала".
Но, сегодня Ниночка пришла с ужасающими синяками по всему телу... пьяный муж-садист избил её черенком от лопаты... В милицию не обращалась, смысла нет - там ему штрафы выписывают, а Ниночке приходится их оплачивать, так как муж нигде не работает. Тут уж, баба Клава не выдержала:
- Што ш ты, девк, позволила тах-то издеваться-то над собою?
- Да, что я могу сделать-то с ним? Ты ж, баб Клав, знаешь, какой он бугай здоровый!
- Фи-и, нашла бугая... Мово Андрюху видала? Вот тот - бугай, усем бугаям бугай! И пьёть поболе твово Петички... и попередралси со всеми мужиками на деревне. А домой придёть - матом не ругнётся, не то что... знаить, что не прощу. Твой-то привык уж, что ты перетерпишь, да и простишь, а я свово сразу предупредила - не дай бог!
- Так я ж тоже, сколько раз Петьке говорила, что ещё раз напьётся - разведусь... а ему хоть бы что...
- Э-эх, головушка моя горькия... не надоть одно и то же повторять мужику, а то он привыкаить и перестаёть вниманию обращать - погудела, мол, и ладно, а он опять за своё. Объяснить единожды надо, чтоба усю жисть помнил.
- Да, как же объяснить что-то пьяному дураку? А, когда трезвый - всё понимает, кается, прощения просит, говорит, что не помнит ничего... уж и жалко его становится...
- Во-во! Жалисливая... ну, жалей и дале, пока он тебе бошку-то не свернёть...
Испуганная видом истерзанного Ниночкиного тела, Натаха тихо попросила:
- Бабулечка Клавочка, расскажи, как ты своего мужа убедила не драться дома?
- Дыть, я и не убеждала... сам убедилси, что себе дороже сделаить. Он же ш, как пришёл с армии, сразу мене приметил на танцах и заухаживал всурьёз. Бывалоча - до утра наговориться не могли... он жа моряк - и за границаю бувал, чуть ли ни Америку видал. Бескозырку на мене оденить и рассказываить, рассказываить... а я сижу, разинувши рот, ды слухаю. Правда, потом-то оказалося, что служил мой Андрюха на берегу, по обслуге подводных лодок... можить соляркой заправлял или ишшо што... не знаю.Ну, ды ладно. Любовь у нас была до гробу, ну и... поженилися.
По первости-то, всё было сладко ды гладко... Кругом вместя - и в работе, и в праздники. Вот на празднике-то, женском дне, и случилси у нас конфуз... Андрюха мне гонор свой показал, а я ему - свой. Хто ково называется! Началси-то день, как следоваить - он мине трояк дал, видать из заначки - мол, купи сама в подарок, что хошь. А вечером к соседям в гости пошли - посидели за столом, песняка поорали, поплясали... пора уж и честь знать, а Андрюха мой запропастилси кудый-то. Што такоя? Глядь, а он с приезжим мужиком базарить во дворе, про походы за бугор брешить. Ну, я его за рукав-то потянула слегка - пошли, мол, домой... а мужик тот-то на мине как гаркнить, чтоб не лезла, куды не просют... я аж остолбенела! Мой жа ш, вместо того, чтоб вступиться за жену-то, возьми, ды пихни мине... и обозвал всячески... Тольки, не ожидали они, что от обиды такая шмакадявка, как я, взавьюся ды на Андрюху кинуся, как орлица - подножку ему подставила, ды так пхнула, что растянулси супружник мой во весь рост, а пока он сображал, што то-то было, я ж ишшо и уступком его в бок пнула... плюнула, ды домой пошла. А следом Андрюха мой... в хату заходить, рубаху на сибе рвёть и наступаить на мине... "Ты, грить, на ково... я ж тибе в порошок..." и замахаваитца кулачищщем... Ох, и взыграло у мине внутрях! Не долго думая, схватила, что под руку попало (а попалси моряцкай ремень мужнин), ды, изо всей дурацкой мочи, перетянула Андрюху свово через спиняку... от пряжки аж кожа лопнула и кровищща брызнула... Ну, думаю, вот и смертушка моя пришла... всё одно теперича убьёть, так не сдамси ж нелюдю такому! Отшвырнула ремень, руки на грудях скрестила и стою, гляжу на него, как на гниду последнюю... Бей, гад!
А он, от удара-то, аж задохнулси... Глядить на мине, как на чуду-юду какую, и зубами скрижещщить... Потом сел на стулу и тихо так говорить: - "Ты хоть понимаешь, что я тибе одним пальцем раздавлю?" Я, тоже тихо, отвечаю: - "Понимаю, что осилишь ты мине... но крепко запомни - осилишь тольки один раз, второва не будить... так не одолею - сонному голову отрублю... Потому - бей сразу насмерть, коль не дорога тебе жена!" Дооолго Андрюха молчал... а потом и говорить: - "Чтоб я... когда... с тобой связалси..."
С тех пор так и живём - пьёть и куролесить, где хочить, а дома ни-ни!Тах-то вот!
Ниночка недоверчиво глядела на бабу Клаву... потом спросила:
- Но, он же выпивши приходит домой? Я сама видела, как дядя Андрей идёт и еле на ногах держится! Что ж ты, хочешь сказать, что он совсем не безобразничает? Они же, когда пьяные, не помнят, что творят...
- Нинк, ты как маленькия! Хто тибе сказал, что ни помнють они? Твой, што ля? А то, што ты его пьяного "козлом" назвала, чивой-то помнить... а што сам творил - ни помнить... Э-эх, ты! Святая простота! Не уважаешь ты сама сибе... потому и синяя ходишь.
Повернулась баба Клава и ушла со своей шваброй... дел полно - некогда язык чесать...

Наш районный отдел Культуры просыпался обычно к праздникам. И мы тут же становились самодеятельными артистами. Перед каждой годовщиной Октябрьской Революции загоняли людей в Народный хор со всех предприятий и организаций и мы пели: «Неба утреннего стяг – в жизни важен первый шаг!». Хор – дело добровольное, но строго-обязательное. Даже плясать как-то пришлось «добровольно». В этом году в районный Дом Культуры приехал по распределению из Культпросветучилища режиссёр Народного театра Костя, и приказали ему к праздничному концерту подготовить какую-нибудь маленькую пьеску (желательно юмористическую для разнообразия). Костя предложил сыграть отрывочек из «Женитьбы», но там оказался персонаж по фамилии Жевакин, и пьесу забраковали, так как в райкоме комсомола трудился товарищ с такой фамилией – нельзя позорить ответственного работника. Тогда Костя предложил почитать что-нибудь из Зощенко (он великолепно, виртуозно читал – мы заслушивались), но цензура в лице третьего секретаря райкома КПСС – юмора у Зощенко не обнаружила. Она была очень серьёзной, холёной дамой и ходила с высоко поднятой головой (как у неё шея не отваливалась?), и мы частенько гадали – шлёпнется или нет, когда она вышагивала по нашим колдобинам. Всё закончилось тем, что кто-то предложил пропесочить врачей, как они невнимательно относятся к пациентам. Суть состояла в том, что к врачу приходит старушка, чтобы подписать какую-то справку, а он что-то всё пишет и пишет, на бабушку не смотрит, а только повторяет: «Вы раздевайтесь, бабушка, раздевайтесь...». И бедной старушке приходится раздеться до «неглиже». Ну, ооочень смешно.
А самое смешное, что эту старушку поручили (приказали) сыграть мне. А Константин будет доктором. Я отказывалась, как могла, но завотделом Культуры пригрозила пожаловаться моему начальству, что я срываю районное мероприятие. И сказала, что принесёт мне для выступления какую-то редкую импортную комбинацию (ни у кого такой нет), всю в кружавчиках – «такая красивая, что все ахнут». Да и слов-то у меня почти нет, раздеться и в конце сказать: «Подпишите...» – и всё, три минуты и иди на все четыре стороны. Видимо, решили первому секретарю стриптиз показать. Представила я себе старушку в импортной, кружевной комбинации... и согласилась. Репетиций не было – что тут репетировать? Просто Костя сказал, в какой момент выйти и начинать раздеваться.
Глупенькие! Они не знали, что я к такому «событию» подготовлюсь капитально. У моих соседей, почти в каждой семье, есть старенькие бабушки и я знаю, во что и как они одеваются, когда похолодает (я решила представить, что бабуля пришла к доктору зимой). Отношения с бабушками у меня хорошие, поэтому ни одна не отказала в моей просьбе. Выдали мне для выступления: восемь юбок, пять фартуков, три беленьких платочка, полушалки, большую клетчатую шаль и плюшку настоящую (плюшевое приталенное полупальто на ватине – таких теперь днём с огнём не сыщешь). И кофтёнки всякие нашлись, уже не помню сколько. Три минуты на раздевание? Ага, щщаз! Вы у меня насмотритесь на «стриптиз».
На концерт я пришла с большим свёртком вещей, завязанных в шаль (шла по улице с узлом на горбу). В суете, никто этого даже не заметил, а если и заметил, то не обратил внимания. Концерт вёл комсомольский вожак Жевакин – громко и торжественно объявлял каждый номер. В первом ряду сидели важные районные деятели, со скучающими лицами, как будто их тяготила обязанность смотреть на шутов всяких. Я с хором пропела несколько патриотических песен, и пошла переодеваться для пьески в костюмерную. Когда я вошла в комнату, где наши артисты ожидали выхода на сцену, кто-то сказал: «Ну, хороша... Как колобок.» Это правда – от подмышек руки мои торчали в стороны из-за обилия одежды, на ногах были кирзовые сапоги 43 размера (а у меня – 36), поэтому при ходьбе каблуки с подковками громыхали. Сверху я укуталась в огромную шаль, которая почти с ногами скрывала меня. На сцене поставили стол со стулом, где должен сидеть «доктор»; режиссёр Костя в белом халате стоял за кулисами в полной боевой готовности и, увидев меня, выглядывающую из шали, прошептал: «не волнуйся, всё будет хорошо». Ага! Он ещё не знал, что у меня под шалью. А завкультурой шепталась с первыми лицами района, пальчиками показывая на груди, где у её комбинашки кружева. Сейчас увидишь – где.
Зал был переполнен и по нему волной пробежался шепоток, что сейчас будут раздеваться. Не знаю, что уж там себе напридумывали зрители, но все затихли, в ожидании. И вот:
– Выступают! Молодой специалист Константин М--ев! И наша землячка Галина Г--ва (убила бы!)! Сатирическая пьеска! «На приёме у врача»!
Костя бодро прошёл к столу, сел, закинув ногу на ногу, и принялся увлечённо что-то писать на бумажке. Всё! Мой выход. И я пошла. . . В тишине раздался шаркающий стук кирзачей, а когда я стянула с себя шаль, в зале кто-то хохотнул, но на него зашикали, чтоб не мешал. В общем-то, таких баб все видели зимой, особенно на местном базаре, когда из деревень привозили на продажу кур, гусей и поросят. Им-то хорошо было на морозе в таких одёжках, а я, ещё не выйдя на сцену, была мокрая от пота и пыхтела от тяжести. Ох, и зло меня взяло! Эта кикимора «культурная» перед начальством выпендривается – а я страдаю. Мне бы уже пора скидывать с себя что-нибудь, а этот «великий Станиславский» рот разинул и пишет уже не на бумажке, а на столе – обалдел от моего «прикида» и молчит. Ну и завелась я «с полдрыка», как говаривал мой отец. Ну, молчи, молчи – я и сама говорить умею:
– Здраствуйтя Вам! Сыночек, милай, это ты что ля, бумаги-то подписуешь? – да и ущипнула Костика за плечо. Тот вздрогнул и вспомнил, зачем он тут сидит.
– Здравствуйте, бабушка, раздевайтесь, пожалуйста.
– Ишь ты! Раздивайтися. . . Культурнай. . . – Заворчала я себе под нос. Из зала послышались крики – «Микрофон включите – не слышно ничего». А микрофон-то только перед «доктором» стоит, я же молча должна была раздеваться. Товарищ, который отвечал за озвучивание концерта, прикрываясь боковой кулисой, чтобы его не было видно из зала, попытался выставить стойку со вторым микрофоном, но запутался ногами в длинной шторе и выпал прямо ко мне под ноги. Я успела подхватить стойку и, держа её, как солист РОКа, с укоризной сказала упавшему звукорежиссёру:
– Вродя молодой малай, а на ногах не держитца... Тьфу! –
Зал сотрясался от хохота, а со стороны «доктора» Кости слышались какие-то щенячьи взвизги. Я поняла, что помощи ждать неоткуда и разгребать «заваренную кашу», придётся самой.
Решительным, шаркающе-громыхающим шагом, я сходила за кулисы и отняла у кого-то стул (пристроились тут), поставила его возле микрофона и начала раздеваться, вешая тряпочки на спинку. Молчать теперь уже нельзя было и я причитала, жаловалась на жизнь и переругивалась с теми зрителями, кто выкрикивал что-нибудь в мой адрес.
– Иди к суды, раздеватель. Раздевать он мине будить. . . Нашолси тута. Вишшонки-то крепко на ухах держутца? Я тте мигом прорежу-та. И за что мине страсти-то такие, Господи? Сидить тута, Анчихрист, пишить. Чиво пишить – сам не знаить. Раздивайси, бабка, перед йим. . . Я тте сичас разденуся. . . Куды бечь будишь? Прости, Господи!
Я специально не смотрела в зал, чтобы не сорваться, но слышала – там происходит что-то невероятное... Хрипы, стоны и всхлипывания. Выжидательно затихали, когда я стягивала с себя очередную юбку... А у меня там – ещё одна! И фартучек очередной! И опять раздавался уже истерический хохот. На мне уже немного вещей оставалось – все ждали кульминации. Артисты тоже пытались посмотреть, что происходит, но не помещались за кулисами и половина из них выперлась на сцену. Статисты, блин.
Снимая с себя пятую или шестую кофту (оказалась олимпийка), я-таки глянула на зрителей первого ряда. Лучше бы я этого не делала... Первый секретарь райкома КПСС судорожно ловил ртом воздух и держался за сердце - лицо было мокрое от слёз и красного цвета. А холёная третья секретарша сползла с кресла, коленки врозь, вся рожа в чёрных разводах... Только завкультурой сидела, словно оглоблю проглотила. Ох, не надо было смотреть. . . Массовая истерия передалась и мне. Я заржала во всю глотку – это было неудержимо. . . Чтобы никто этого не понял, я уткнулась лицом в олимпийку и сделала вид, что рыдаю, и начала причитать:
– Мужнина кохта. Ох, нехороший он – пье да мине бье. А что сделашь с бычарой такой?
Я достала из-за пазухи кружевную комбинацию и звучно высморкалась в неё. Третья секретарша, ожидавшая, когда увидит знаменитую импортную вещь, согнулась пополам и, держась за живот – взвыла громко и протяжно. Завкультурой так и сидела, остолбенев... На мне осталась последняя юбка, а под ней была надета тёплая, фланелевая ночная рубашка – до щиколотки и с длинным рукавом. Вот вам и «неглиже». Чтобы никто не понял, что я хохочу и не могу остановиться – юбку я снимала через ноги, повернувшись к зрителям задом. Но и на сцене господствовала истерика. Костя лежал на столе и колотил по столешнице кулаками, а бумажка валялась на полу. Надо было как-то заканчивать этот спектакль, и я подошла к «доктору»:
– Ох, деточка жалкая, взопрел-то как.
Задрала подол своей рубашки и промокнула им лоб режиссёру нашему. Зал опять замер. Интересно, что они ожидали увидеть у меня под подолом? У меня-то там были солдатские галифе, в костюмерной нашла.
На поклон мы с Костей выходили четыре раза – это был успех! После концерта, умывшаяся третий секретарь райкома КПСС жала Косте руку и хвалила за замечательную постановку. А я молча завязывала в клетчатую шаль, взятые напрокат у бабуль вещи.

У меня двое деток – сыночек Сашенька и доченька Валечка. Разница в возрасте у них всего полтора года (три с половиной и два года). В какой-то момент дочка быстро вытянулась и догнала по росту старшего брата. Теперь они у меня, как двойняшки – оба беленькие блондинчики с карими глазами. Живём интересно – в меру капризничаем, иногда дерёмся, маме помогаем и мешаем тоже. Но обязательно каждый вечер заваливаемся на диван и читаем книжки. Сейчас это «Волшебник Изумрудного города». Читаю я с выражением, в лицах и дети бурно реагируют на злоключения героев. Недавно, например, отбивали Элли и её друзей от злых Прыгунов с огромными кулаками. Саня кричал: – « Да я им, каак дам! Ий-я-я!!!» – и бил по воздуху ногой, а Валечка прыгала рядом, повторяя: – «Я тоза, я тоза!!!», и махала кулачками. В общем – мы всех победили.
Как-то в выходные дни остались мы с детьми втроём – папа уехал проведать бабушку с дедушкой. Некому было строго посмотреть и сказать: – «Это ещё что за фокусы?», и дети стали «чудить». Отказались есть суп, а подавай им сразу котлетки и желательно без хлеба. Вот горе-то...
– А вы знаете, как солдаты кушают, что бы быть большими, сильными и защищать нашу Родину? Как они слушаются своего командира и на любой приказ отвечают: – «Так точно!»? В нашей Армии никто не капризничает!
Загорелись глазки у моих ребят:
– И мы, и мы солдаты!
– А раз солдаты – шагом марш на обед! Ать-два, ать-два!
Суп был съеден с добавкой и щупаньем мускулов. Потом мои солдатики: с оружием в руках стояли в карауле, охраняя «секретный объект»; лежали в «засаде»; маршировали по комнате со своей любимой песней – «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу». Ну, нравится им эта песня. . . Я за это время переделала кучу дел по дому, а к вечеру нагрела воды и приготовила ванну – пора купаться. Ребятишки плескались и обзывали друг друга «голенькими солдатиками»!
– А теперь, спать! Отбой! – приказала я командирским голосом. Кричать «отбой» пришлось раз десять – дети становились на вытяжку и плашмя падали на свои кроватки, но не выдерживали и пытались выяснить, кто первый правильно лёг спать. Наконец угомонились, уснули.
На следующий день приехал папа с большой сумкой, набитой всякими вкусностями от бабушки и другими подарками. Какое-то время дети были заняты примеркой обновок и поеданием пирогов, а потом решили рассказать папе, как прошёл день без него. Начинал говорить Саша, а Валя взахлёб поддакивала и вторила ему:
– Пап, а у нас вчера были солдаты! (Валя – много, много солдатов!)
У папы отвисла челюсть. . .
– Они у нас весь суп съели! (Валя – ага, всё-всё съели!)
– А потом солдатики купались, совсем голенькие! (Валя, хихикая и подпрыгивая от восторга – много, много голеньких солдатиков!)
– А ещё солдаты у нас спали, на кроватках! (Валя – много, много солдатов спали!)
Глаза у папы стали квадратными (ведь говорят же – устами младенца глаголет истина). И только увидев мою блаженную улыбку, догадался спросить:
– И где же теперь эти солдаты?
– А это мы! – радостно закричали мои фантазёры.

Лето. В детском саду, куда ходят мои дети, время отпусков и воспитатели работают по две смены подряд, пока их коллеги отдыхают. А в группе моего сынишки Саши новая воспитательница. Вообще-то она учительница начальных классов, но в данный момент в декретном отпуске, приехала с ребёнком к родителям и решила подработать в детском саду (её папа, заведующий РОНО, поэтому проблем трудоустройства не было). Ну что же, специалист всё-таки!
Прихожу вечером забирать детей домой. Сначала иду в группу к сыну, захожу в раздевалку и наблюдаю такую картину: стоит Сашкин друг Андрюша, понуро уставившись в пол и всхлипывая. А его мама, Надежда Георгиевна, (интеллигентная женщина, завуч школы), застёгивая рубашечку сына дрожащими руками и долбя время от времени по лбу, стыдила его трагическим голосом:
– Что же ты нас с отцом позоришь? Разве можно так себя вести? Бессовестный! Что я папе скажу? Что наш сын хулиган?
А папа Андрюши – главврач районной больницы. Я, конечно, не стала лезть не в своё дело, а открыла дверь в группу, чтобы позвать своего ребёнка. Все детки сидели на стульчиках вдоль стены и смотрели на открывшуюся дверь с надеждой, что это за ними пришли. Мой Сашка сорвался со своего места и в тот же миг обхватил мои ноги. Я почувствовала, что он с облегчением выдохнул воздух. Следом за нами в раздевалку выплыла воспитательница (иначе не скажешь – такая вальяжная дама), и строгим голосом пропела:
– Ваш Саша тооже себя оочень плоохо вёл! Я им тоже оочень недовольна!
Я, наверно, не совсем интеллигентная женщина, потому что не стала сразу же позорить сына, а вежливо спросила:
– А что же мой Саша натворил такого страшного?
– Я сказала им сесть на стульчики, ручки на колени – а он ШЕВЕЛИЛСЯ!
Дальше – немая сцена. . . Надежда Георгиевна, открыв в изумлении рот, и сжав пальцами ворот блузки (видно не спросила, в чём провинился её сын) и я, молча смотрели на «великого педагога». Потом я театрально поклонилась ей и с пафосом сказала, прижав руку к сердцу:
– Спасибо Вам, за Ваш нелёгкий труд!
– Я стараюсь! – гордо ответила воспитательница и выплыла из раздевалки.
Теперь уже мы с Надеждой Георгиевной, молча смотрели друг на друга. Наши дети сами переоделись и о чём-то шептались, ожидая, когда мамы обратят на них внимание.
– Думаете, она поняла что-нибудь? – тихо спросила Надежда Георгиевна.
– А Вы?

Я ужасная трусиха –
Только вспыхнут фонари,
Незаметно, тихо-тихо,
Прячусь в доме до зари. . .

Занавешу шторкой окна,
Не проникнет лунный свет,
Дверь закрою очень плотно,
И подставлю табурет.

Заберусь под одеяло,
Уши пальцами заткну,
И хотя уютно стало,
Глаз от страха не сомкну.

Мне мерещится такое. . .
Как спокойно можно спать?
От испуга так завою,
Что и в сказке не сказать.

От такой ужасной песни,
Разбежались все мужья,
Спать со мной боялись вместе –
Среди ночи вою я.

Вздрагивая и икая,
Тоже начинали выть. . .
Знать, судьба моя такая,
В одиночестве тужить.

Полночь, март, концерт котов,
Барабанный стук капели…
Мы простится не успели –
Ты вздохнул и был таков.

Вот тебе – любовь, весна,
Розы, грёзы, вдохновенье,
Всё по щучьему веленью…
А в итоге – ночь без сна

И мечтания о том,
Что примчится на рассвете
Самый лучший принц на свете…
Эх, пойду спою с котом!

Рецензия на «Весеннее» (Галина Гатилова)

Стихам иногда не хватает огранки,
А Поэта в творческих мухах бессонных ночей
Возбуждает гордая прелесть высокобюстной осанки
И страстная нега влюбленных очей.

Емельянов-Философов 04.08.2015 08:16


Стихам моим огранки не хватает -
Пишу про всё, что в голову взбредёт,
Потом тащу на поэтичный сайт,
Уж натаскала около двухсот.

Да что тут говорить - не до огранки,
Когда все мухи творчески жужжат
И кровь сосут из поэтичной ранки...
От боли рот до судороги сжат.

Не помогли липучка с мухобойкой -
Жужжат, заразы, вирши при луне.
А мне-то что? Записываю бойко,
Застряв высоким бюстом на окне.

Про страсть и негу, и про чёрны очи,
Про мух с жуками и про крылья птиц,
Про встречи с милым самой тёмной ночью,
Когда не видно очертаний лиц.

А что вы ждёте здесь от графоманки -
Высокий стиль, шедевры на века?
Стихи мои остались без огранки,
Ведь мухобойкой занята рука.

По травам зелёным ступая
Бредёт не спеша НЛО,
Оно прилетело с Тупайи...
А может быть просто пришло

С далёкой-далёкой планеты,
Где мирно тупайцы живут -
Летело со скоростью света...
А может про скорость и врут.

Ей в скорости не уступая,
Вприпрыжку по травам бегу -
Встречая тарелку с Тупайи,
Я медлить, увы, не могу.

Пальтишко из синего драпа
И шляпка из фетра с пером...
Плевать, что тарелка без трапа,
Здесь лес, а не аэродром.

Карабкаюсь бодро до люка,
Вскрываю булавкой на раз...
(Мешалась какай-то подлюка,
Пришлось успокаивать в глаз)

И вот к приземлившимся братцам
Тихонечко в рубку иду,
А тех, кто пытался вмешаться,
Я просто имела ввиду!

У пульта ликует тупаец -
Он сам этот путь проложил.
Нажавший на кнопочку палец
На память в карман положил.

Чтоб знали тупайцев потомки,
Что предок, великий Икрал,
У нашей Галактики кромки
Сим пальцем на кнопку нажал!

Какой же тупаец красивый -
И профиль хорош и анфас,
Окрас переливчато-сивый,
В пупке фиолетовый глаз.

Всё это сиреневым пухом
Покрыто... умильно-то как!
Улыбка от уха до уха
И с милой горбинкой пятак.

Мне, бабоньки, с первого взгляда
По нраву пришёлся Икрал,
За то, что пошлёпав по заду,
Тупицею нежно назвал.

Вот грозно завыла сирена,
Земля задрожала дрожмя -
Тарелка с заложенным креном,
Икрала несёт от меня...

Как только мотора рычанье
И топот тарелкин утих,
Тупайцам родным на прощанье
Я этот придумала стих.

Однажды, без лишнего шума,
Поэт и земной человек -
Московский тупайца придумал,
А я полюбила навек.

Скажи-ка. милая, куда ты и откуда
Спешишь-торопишься, не видя белый свет?
На шляпке розочки и пара незабудок,
Под шляпкой - глазоньки и губки в алый цвет.

На стройных ноженьках плетёные танкетки,
Вокруг коленочек - юбчонка солнце-клёш...
Тебе завидуют все местные эстэтки,
Но ты на них очаровательно плюёшь.

А вдоль дороженьки ложатся штабелями
И стар, и млад, и прочий мужеский народ.
"Пускай лежат! А я с лопатой и граблями
Иду копать на нашей даче огород!"

Помутился белый свет -
Прожила я много лет,
Телу, стройному когда-то,
Нанесён ужасный вред.

Хромота, седой висок,
Сзади сыпется песок...
Ну и пусть! Висок закрашу,
Соберу песок в мешок.

А когда придёт тоска,
Я из этого песка
Строю сказочные замки
Высотой под облака.

В этих замках мир и лад,
Счастье дарят всем подряд,
Золочёные кареты
Раздаются на прокат.

Добротой сияют лица,
Я не бабка - молодица!
И от этого, наверно,
Рифма новая родится.

Длинная очередь – мне не пробиться. . .
Кажется час мой последний пришёл.
Каждый каблук почему-то стремится
С силой вдавить мои ноженьки в пол.

Острые локти толкаются больно,
Шилом впиваются ногти в плечо. . .
Волосы дыбом вставали невольно,
Слёзы текли по щекам горячо.

Вот уж на голову встали подошвой,
Тянутся вверх, попирая меня. . .
Ну не хватает на всех, как нарочно,
Транспорта с крыльями – чудо-коня.

Как же мне выбраться, господи-боже?
Лучше пешочком тихонько пойду. . .
Там, где туманами пруд огорожен,
Выброшу в воду седло и узду!

Пардон, фонарь, что за манеры
По форточкам скользить лучом?
Качает ветер? Нету веры,
Считаю - ветер ни при чём!

Сегодня он нашёл забаву -
Догнать осенний аромат.
В конце концов - имеет право
На влево дующий формат.

Все эти вьюги и метели,
Скользящий лёд и снегопад
Ему порядком надоели,
Вот он и дует невпопад.

А кто с него за это спросит,
Коль знают, ветер-то могуч?
То провода на крышу бросит,
То тучей скроет солнца луч.

Снежок на крыше, битый током,
Сползал сосулькой по трубе
И наблюдал, как был жестоко
Фонарь повешен на столбе.

Я всего на денёк прилетела послушать прибой,
Посмотреть океан, изумрудные волны потрогать.
Я пришла на свиданье к закату, вечерней порой,
Только встретил меня он, пожалуй, излишне уж строго.

Взбунтовалась вода, поднимается к небу всё круче,
Вал девятый пытается скалы свернуть и разрушить. . .
Горизонта не видно – зашторили чёрные тучи,
Стрелы молний, казалось, летели в открытую душу.

Где-то старый маяк всё старается тьму превозмочь,
Одинокому парусу путь показать безопасный.
Если кто-то вернётся домой в эту страшную ночь,
Значит пламя надежды светило совсем не напрасно.

И в суровости был океан безупречно прекрасным!

Мне весною ночами не спится. . .
Как уснёшь, если звёзды мерцают?
Если сердце трепещет, как птица,
И от странной тоски замирает.

Если сны с ветерком улетели
Навестить миражи и фантомы.
Отдохнуть от меня захотели
У Воздушного Замка в хоромах.

Пусть резвятся! Потом мне расскажут,
Как в заоблачных далях живётся,
И цветные картинки покажут. . .
А в ответ – соловей отзовётся.

И опять до утра не усну я,
Как уснёшь с соловьиною песней?
Вместе с ним за любовь голосую,
Ведь с любовью и жить интересней!

Струятся между пальцами года,
Песчинками летают с лёгким ветром...
Любовь не возвратится никогда,
И между нами - сотни километров.

Ты на прощанье что-то говорил,
В глазах ни сожаления, ни боли...
Свистали соловьи нам до зари,
Смеялись над моей бедою, что ли?

Ушёл... уехал... обо всём забыл -
О клятвах, о признаниях, о встречах...
Тушу слезами свой сердечный пыл,
Улыбку потеряв в тот странный вечер.

Не думай, я не жалуюсь судьбе,
Оплакивая памяти мгновенья -
Зачёркиваю строчки о тебе
И строю замок из песков забвенья.

Звёздный дождь – это мысли рассыпались в прах,
И мечты затерялись в глубинах Галактики.
Не найти их теперь и в былинных лесах,
Собирала всю жизнь – разлетелись как фантики!
Не успела поймать – улетели со скоростью,
В беспросветную даль, в беспредельную высь.…
Не поладила вовремя с собственной совестью,
А теперь – хоть прощенья проси, хоть молись.…

Разум кажется «черной дырой» во Вселенной –
Неизвестно, какие пространства появятся!
Понимаю я всей своей сущностью тленной,
В параллельных мирах моё ЭГО теряется!
Только жизнь-то – банальной окажется повестью,
И смешными – попытки стремления ввысь.
Не поладила вовремя с собственной совестью,
А теперь – хоть прощенья проси, хоть молись!

Остановились стрелки циферблата,
Кукушка спряталась в своём окошке. . .
А ты мне изменил, «совсем немножко» –
За всю любовь «достойная» расплата.

Чего молчу? А что тут скажешь, милый?
Ты не услышишь от меня упрёков.
А вот себе, задам вопрос жестокий:
И как же жить теперь, с душой бескрылой?

Такая мелочь – лишь чуть-чуть обмана.
Подумаешь! Простила и забыла. . .
О! Сколько было в оправданьях пыла,
Но отвечать я всё равно не стану.

Зачем слова, когда застыли чувства:
Нет радости, нет боли, нет печали.
Как будто ходики всё Время отстучали.
Вот только. . . почему-то очень грустно. . .

Я люблю, когда на тропке
Под ногами лист шуршит,
Когда лучик солнца робкий,
Пробивает тучек щит.

И снимает лес одежду,
Принимая новый вид,
И последнею надеждой,
Бабье лето ворожит.

Ведь оно конечно знает,
Что вернётся всё назад –
Год от года повторяя,
Межсезонный свой обряд.

Затуманена искра далёкой звезды,
Ореолом загадочной тайны.
Интересно, а есть ли полярные льды
На планетах Вселенских окраин?

Если есть, то наверное реки текут,
Берега неземные лаская,
И кого-то отчаянно любят и ждут,
Звёздных глаз по ночам не смыкая.

Создавались с любовью иные Миры,
И с любовью мерцают поныне –
Эти звёзды, что в небе горят, как костры,
Светят ласково нам и не стынут.

Всё на свете сумеем понять и простить,
Если сердце навстречу открыто.
А в эфире космическом, голос звучит –
Это шлёт нам привет Аэлита!

За окошком дождик моросит печалью,
Спрятал горизонты за своей вуалью,
Шелестит тихонько молодой листвою,
Убаюкал сердце песенкой простою.

Отмывает чисто пыльную тропинку,
Заставляет гнуться тонкую рябинку.
С ветерком у клёна посчитал листочки,
Постирал берёзке белую сорочку.

Разошелся дождик - уходить не хочет,
Где-то под сосною – совушка хохочет...
Остальные звуки потихоньку смолкли,
Видимо, до нитки под дождём промокли.

На мотив чудесный допишу я строчку –
«Дождик плакать будет до утра, всю ночку!»

Босиком иду по лужам,
Зонтик мне совсем не нужен.
Тёплый дождик вдруг пошёл –
Как же это хорошо!

Дождик нас три дня дразнил,
Вдоль околицы бродил –
Вдруг зарницей вспыхивал,
Громом погромыхивал.

Где-то он промчался лихо,
А у нас крадётся тихо,
Поливает не спеша –
Радостно поёт душа.

Мне б, как в детстве, припуститься
Руки в стороны – как птица,
Шлёпать пятками, бежать,
Криком дождик подгонять.

Размечталась я конечно –
Нет той девочки беспечной...
Всё равно, мне зонт не нужен –
Босиком пройдусь по лужам.

Тихий, тёплый вечер,
Пыльная дорога.
Я тебя не встречу,
Стоя у порога.
Я с тобой не буду,
Подниматься в небо,
Я тебя забуду,
Словно ты и не был.

Будто не гуляли,
В роще соловьиной,
Рядом не стояли,
Под густой рябиной.
Не ходили к речке,
Любоваться зорькой...
Вспоминаю встречи,
И на сердце – горько.

К роднику ходила,
Набрала водицы,
Чтоб хватило силы,
Навсегда проститься.
Пусть сгорает свечка,
Унося тревогу –
Я тебя не встречу,
Стоя у порога.

Что ни день, то одни неприятности,
А вокруг всё вражда, да агрессия. . .
Говорят, что по всей вероятности,
У меня появилась депрессия.

Говорят, что болезнь современная,
И лечить её будет непросто.
Так всегда... Если что – непременно я
Не вступлю, так покроюсь коростой.

Говорят, что пора мне к психологу.
Есть у нас тут один замечательный –
И диагнозы ставит недорого,
И мозги промывает внимательно.

Он порядок наводит в извилинах.
Я представила – эта зараза,
Копошится в мозгу, весь намыленный. . .
Захотелось прибить его сразу.

Я, возможно, больная на голову,
И впустила случайную грусть –
Обойдусь-ка без этих психологов,
И с мозгами сама разберусь.

Тихонько шепчут мне деревьев кроны:
"О чём молчишь с высот прошедших лет?" -
Ищу на сердце дивный, нежный след,
Когда смотрю с улыбкой на влюблённых.

А ветер загрустил... утратив силу,
Играет серебром моих волос.
Река бормочет вечный свой вопрос:
"Скажи, ты помнишь? Или всё забыла?"

Ах! Если б можно было всё отсрочить,
И снова слушать трели соловья,
Когда одни на свете - ты и я...
Ну как забыть восторги лунной ночи?

Вон месяц народился в звёздном небе.
На сердце так печально и уныло...
Я помню всё, душою не остыла,
Но путаю теперь - где быль, где небыль?

Покосился старый дом, выбиты окошки,
Подорожником-травой заросли дорожки,
У калитки две берёзки повидали многое -
Пробегало здесь когда-то детство босоногое.

Поднялась полынь-трава в стареньком садочке,
Там, где раньше красовались разные цветочки,
Где с милёночком встречались под луною ясною.
Ах, куда ж ты улетела, молодость прекрасная?

Вишни больше не цветут, пни покрылись мохом,
Подружились с лебедою, да чертополохом,
Обмелела до ручья реченька глубокая. . .
Ах, зачем ко мне пришла старость одинокая?

Старая ведьма устроила в хате уборку -
Чистила печку, скоблила и мыла посуду,
Двигала мебель, снимала несвежие шторки
И шуровала усердно облезлой метёлкой повсюду:

"Ох, уморилась! Спина разогнуться не хочет,
Ноги не йдут и, опять жа, болит поясника,
Белого свету не видют слезящие очи...
Во дожилася! А что там сияет в углу? Погоди-ка..."

Согбенный стан... или то, что осталось от стана,
Старческий крёхт и скребущая доски походка,
Взглядом скользнула - и в крынке прокисла сметана,
Но огонёк любопытства в глазах - что же там за находка?

"Батюшки-светы! - всплеснула старушка руками -
Как же я, старая дура, забыла про это?
Срочно огонь развожу под большими котлами...
Это же гвозди, что вырваны мной из богатой кареты.

Ехала в ней молодая красотка маркиза,
С пренебреженьем на бабушку глянула, косо...
По-о-мню. милашка! Но ты-то, конечно, сюрприза
Не ожидаешь от старенькой нищенки - голой и босой.

Ишь ты, какая! Ужо я с тобой расквитаюсь...
Что там сначала? Ага - плюнуть надо три раза,
Пять мухоморов, летучих мышаточек стаю...
Гвозди... и медным, всё это богатство, накроется тазом."

А над маркизою в замке сгустилися тучи -
Шут злоязыкий маркизу наплёл небылицы
Про колдовство, непотребство, измену до кучи...
Тащит на лобное место палач красоту из темницы.

Свищет толпа, улюлюкает над бедолагой -
Добрый народ ожидает кровавой расправы,
Словно спектакля смешного за кружкою браги...
Ведьма в избушке своей разливает по склянкам отраву -

"Скоро избавлюсь от старого. дряблого тела,
Зелье готово! - хихикает вредная бабка -
Будет по моему всё. как давненько хотела -
Стану маркизой младою, одетою в модные тряпки."

С жадностью ведьма хлебала горячее зелье -
Поднят топор над маркизой... толпа отступила -
Жизни фрагменты кружились в глазах каруселью -
В этот момент волшебства совершилась великая сила!

Несовместимы топор с колдовством хитроумным -
Плаха окрасилась чёрною кровью старухи,
Ну а маркиза очнулась в сиянии лунном,
В древней избушке лесной среди зелий, отваров... разрухи.

Ой, раздулися тучки небесные, всем известные злобные странники, что ворчливым со вспышкой характером разогнали по норам зверяточек. Ой, как молнии к дубу могучему приставали со свойственной наглостью и со страстью, удвоенной грохотом, обжигали верхушку зелёную. И пылал бедный дуб ясным пламенем, простирая в мольбе свои веточки к небу чёрному, беспощадному да на части расколотом стрелами.
А под дубом, на шёлковой травушке, три русалки от ужаса прятались и уткнувшись в муравушку лицами, выли воем от грома небесного. Им казалось - на зеркале озера, где ютились они испокон веков, отражается страшное чудище, чтоб сожрать всех троих бедных девушек.
Но на счастье русалок испуганных мимо дуба, зажжённого молнией, богатырь проезжал - добрый молодец на лихом коне да с оружием. На плечах богатырских молодчика сталь кольчужная в сполохах пламени, что уже подбиралось к русалочкам, доедая у дуба столетнего мощный ствол и остатние веточки.
Ой, взмолилися девки хвостатые к добру молодцу русского племени:
- Уж ты гой-еси добрый наш молодец, не сочти за труды непосильные и избавь нас от чудища страшного, что из озера нам ухмыляется. А уж мы-то в долгу не останемся - наградим и казною богатою, и оденем в одежды пурпурные, и озёрным царём тебя выберем.
Отвечал добрый молодец девушкам - с чешуёю, но ликом пригожими:
- Ой, русалочки, милые девушки, мне не надобно злата и яхонтов, и пурпурных одежд мне не нашивать, и царём под водою не царствовать. У меня на родимой сторонушке есть зазнобушка, сердцу любезная, красотою сравнимая с солнышком, добротою ни с кем не сравнимая. Я чудовище ваше поганое изведу безо всякого золота, чтоб оно бы из озера чистого на честной бы народ не таращилось, не пугало б ухмылкой отвратною.
Размахнулся наш молодец палицей, да ка-а-ак ахнет по чудищу гадкому - разлетелись шматки вместе с брызгами аж до небушка с тучами тёмными. Тут и лопнули тучи раздутые, пролилися дождями мокрущщими, потушили пожары горючие и русалочий страх успокоили.
Взвеселилися наши русалочки, разнырялися в воды озёрные и в подарок зазнобушке молодца ожерелье жемчужное вынесли. А когда богатырь-добрый молодец поскакал на родную сторонушку - три хвоста помахали приветливо, чтоб дороженька скатертью стлалася.

От умиления умеет таять, от горя горького сжиматься болью;
в восторге замереть и петь от счастья, взлетая к небесам волшебной птицей.
Предательством израненное сможет слезами смыть непрошенность обид
и коконом окутаться надолго, чтобы собрать и склеить воедино
разбитых в прах надежду и любовь... иль миллион фантазий запредельных.

А как без них? Коль клавиши не трогать, не рвать струну,
свирель к губам не жать, где музыку возьмешь душе свой?
Душа больна без сердца... А потому друзьям своим хорошим,
печалясь и грустя в разлуке с ними, дарю слова
начертанные сердцем с душевной теплотой, которой много
и каждого согреть всегда готова.

Маленький эльф проливает хрустальные слёзы
на облака, что несли бедолагу куда-то
пухом лебяжьим, а может быть сахарной ватой,
взбитой случайно ветрами шальными слегка.
Стразами слёзы эльфийские падали в синее небо
и синеву украшали сиянием крошечных звёзд.
В сказочной Оз (где взаправду никто никогда из нас не был)
вальсы кружила листва, признавались в любви хризантемы,
ветер нашёптывал всем золотые слова,
из ненаписанной кем-то, когда-то поэмы.

Бедный эльфёнок пытался кружиться с листвой,
с иволгой петь и расшаркаться перед принцессой,
но у принцесс не такие теперь интересы,
вот и пришлось малышу с облаками на юг улететь.
Только без эльфа - промокли пожухлые листья
и наклонились к земле хризантемы и розы без сил...
Просто осенней порой за окошками дождь моросил,
просто - печаль, неизвестно о чём и зачем...

Я придумаю вечер тоскливо-дождливый и скучный,
Чтобы зонтик забыть и галоши, что цветом сиреневым,
Чтобы с мокрым крылом не взлетел надоедливый лучник,
Чтоб стрела унеслась в никуда, потерявшись во времени.

Я бы вместе с дождём наревелась за многие лета,
Отпустила б с водой и слезой все обиды с печалями,
Без зонта побрела б и галош, что сиреневым цветом,
По бегущим ручьям и по лужам, кружащих спиралями.

Я придумаю ночь без тепла и уюта с подушкой,
Утомившись гулять босиком под холодной водою.
Надо выбросить срочно в окно эту старую кружку
С недопитым мохито, налитом когда-то тобою.

Вдруг растаяли тучи и небо для взора открыто –
Появилась звезда, что когда-то ты звал моим именем…
Под кроватью, где кружка с твоим ненаглядным мохито,
Мне сиреневым цветом сияют галоши любимые.

Не пей портвейн и виски с бренди,
Не ешь голландские сыры,
А то с ума недолго сбрендить
При обострении хандры.

Не злись на зло судьбы злодейки,
На дураков не злись и дур –
Они не стоят и копейки,
Не то что нескольких купюр.

Да не встречай своих по-свойски,
Чужих чужбиной не стращай –
Ты их послать туда не бойся,
И не забудь сказать: «прощай!»

Пока маразм по лбу не стукнул
И не просыпался песок,
В тебя Амур стрельнул из лука,
И ты попался, как телок.

На длинноногих и губастых
Не смей раскатывать губу,
Своим достатком им не хвастай,
Такие сведенья – табу!

Грудастым не смотри на груди,
Скажи такому свинству: «брысь!»,
Они же роботы, не люди –
На мне, пожалуйста, женись.

Снимаем кино под названием «Ящик Пандоры»,
Бренчит на рояле расстроенном пьяный тапёр,
Заглавную роль предоставили мне режиссёры,
Ведь я уникальный и лучший средь лучших актёр.

Пока визажист по сценарию образ мой ищет,
Будя разомлевшего в норке уютной сурка,
Снимаю со стенки висящий топор с топорищем –
Козла замочу и не дрогнет артиста рука!

Куда ни нырни – там какой-нибудь встретит козлина,
Трясёт бородёнкой противной своею, хоть плачь.
Об этом засильи козлов наша кинокартина,
А я по сюжету сегодня козлиный палач.

Под дуба могучей, тенистой, развесистой сенью,
Где фотогенично молчит на сурка какаду –
Козлов забиваю по вторникам и воскресеньям,
И в ящик Пандоры рога и копыта кладу.

Наверно сурка опущу в тот же ящик Пандоры,
Он будет опущен до дна… или ниже, чем дно.
И пусть режиссёр снизойдёт до визгливого ора...
Уж мочи не стало совсем от немого кино.

В руке сжимая крепко банку шпрот,
иду к своей одной заветной цели -
мне в синем небе птицы песни пели,
в путь провожая от родных ворот.

Иду к горе, где скоро свистнет рак
и мышь какая-то должна родиться –
туда не долетит иная птица,
но я дойду, пусть даже натощак.

С вороной затеваю разговор
о кумушках и о головке сыра,
мишенях ДОСААФ-овского тира,
о футболистах клуба «Пахтакор».

Но сыра нет… понятно дураку,
что черепаший суп варить не буду,
и не сжую морскую барракуду,
а из кустов доносится: «Ку-ку!»

За три кусочка финской колбасы
играю Гайдна, Генделя и Баха –
разорвана последняя рубаха,
гармонь рассохлась и хрипят басы.

В подводной хатке приютил бобёр
всего лишь на ночь, только до рассвета –
на свой запасец наложивши вето,
мои харчи бессовестно упёр.

Заплачут ивы глядя на меня,
когда кору без соли доедая,
я доползу, пока что, до Алтая,
а до горы ползти ещё три дня.

Судьбу свою вдвойне благодарю
за то, что свистнуть мне позволят с раком,
за тысячу км, с немалым гаком,
рождённой мышке шпроты подарю.

Ноченька тёмная, звёздочек нет,
Только в глазах твоих теплится свет.
Бьётся сердечко с тоскою в груди,
Ты не грусти – всё ещё впереди.

Всё ещё будет – любовь и обман,
Радости, беды и в мыслях туман,
Боль от разлуки и счастье от встреч,
Пламя любви романтических свеч.

Звёзд хороводы, душевный покой,
Стихотворения быстрой строкой.
Ты не спеши – всё получится в срок,
Пусть обойдёт тебя горький урок.

Пусть стороною промчится гроза,
Пусть не прольётся впустую слеза...
Ты успокой своё сердце сейчас –
Всё у нас будет... В положенный час.

В нашей провинции рай настоящий.
Люди простые, простая еда,
Воздух, волшебной струною звенящий,
И родниковой слезою вода.

С солнышком вместе петух встрепенётся,
Громко кричит, чтоб проснулись леса,
Ласковый лучик к виску прикоснётся:
Ну-ка вставай, не проспи чудеса!

В нашей деревне тоски не бывает:
Утром туманы густые лежат,
Травы росою в лугах омывают
Ноги босые бегущих ребят.

Так припустились, что пятки сверкают:
Кто там последний? А ну, догоняй!
Только макушки в тумане мелькают.
Как хорошо. . . Это подлинный рай!

Я с утра, не покладая рук,
Складываю прошлое в сундук.

Разложила по порядку годы –
Все часы, минуты и мгновенья,
Как золотоносные породы,
Нержавеющей цепочки звенья.

Положила детство, юность, зрелость,
Все мои успехи и потери,
И отдельно то, что не успелось,
И куда уже закрылись двери...

Я хочу, чтоб внукам пригодились,
Все уроки прошлых поколений.
Всё накрою, чтоб не запылилось,
Кружевным платком стихотворений.

Мы с тобою никто – ни враги, ни друзья!
Мы ходили всегда параллельной тропой.
Под берёзой не слушали трель соловья. . .
Просто мы не знакомы с тобой.

Никогда не смотрели друг другу в глаза,
Не встречали рассвет и не ждали закат,
Не пугала нас в поле шальная гроза. . .
Разве кто-то из нас виноват?

Мы в далёком походе не мёрзли в лесу,
Не делили последний кусок пополам,
Не сбивали босыми ногами росу. . .
Может всё-таки встретиться нам?

Прилетело НЛО – разогнало тьму и зло,
Добротою всю планету облаком обволокло.
Гуманоид улыбался, хохотала детвора. . .
Вот такою Землю сделать нам давно уже пора.

Чтобы не было печали, даже мелочи важны,
Разве людям в этом деле гуманоиды нужны?
А без них, кто балом правит? Кто нам истину несёт?
Как представлю.. . Нет, уж лучше попрошусь на Звездолёт.

Ой, подружки – улетаю, и за всё прошу простить.
Если будете на Марсе, заходите навестить.

Дверь закрыта, ключи потеряла,
А так хочется вновь на свободу...
Я, когда-то, тебе доверяла –
За тебя хоть в огонь, а хоть в воду.
За тобою могла на край света,
Убежать, улететь и уехать.
Оказалось, что песенка спета,
Без особого впрочем успеха.

Что же мне остаётся при этом:
Вспоминать, улыбаться, молиться?
Не дождёшься! Я с первым же ветром,
Улетаю, как вольная птица.
Мне плевать на закрытые двери -
Если чувства земные остыли,
Мне достаточно просто поверить,
Что в душе расправляются крылья.

Поднимусь в вышину с облаками,
Вместе с ними от счастья растаю.
Ничего уже нет между нами,
Ты прости, дорогой – улетаю.
Не держи. Всё прошло и забылось,
Всё случилось. Уже не исправить...
Только пёрышко тихо кружилось,
Чтобы память о прошлом оставить.

Наверное,
Решиться надо. . .
Куда теперь?
Шагнуть вперёд?
Чтобы с потоком водопада,
Нестись туда. . .
В водоворот.
И закружиться,
Словно щепка,
Летящая от топора,
Который обрубает ветки,
Цветущие ещё вчера.
Нырнуть, как ястреб с поднебесья,
Вниз головой, прижав крыла –
И снова взмыть,
С добычей вместе. . .
Или звездой –
Сгореть дотла?

Развернись-ка, душа моя русская,
Удалая моя, да широкая,
Опущу я глаза с поволокою,
Да спляшу под гармошечку тульскую.

Пропади ты, судьбина проклятая!
Поведу-ка плечом шаловливо,
Подмигну гармонисту игриво,
Да частушкой его припечатаю.

Эй, ну что же вы смотрите, право?
Неужель вас на пляс не настрою?
Перестук каблучками устрою,
Подбоченюсь, пройдусь, словно пава.

Кто ж теперь удержаться-то сможет?
Ну-ка, парень, давай-ка вприсядку,
А уж я-то, с носка да на пятку,
Выходи! Кто ещё нам поможет?

Чтоб, без удержу, вихрем кружиться,
Чтоб земля с небесами плясали,
Чтоб завистники – локти кусали,
А всем горестям – чтоб провалиться!